Скоро уж десять лет, как российские музыканты самых разных свойств и биографий гастролируют в государстве Израиль — с начала 90-х, когда быстро скопившаяся на его территории критическая масса потенциальных зрителей-слушателей сделала гастроли целесообразными. Поскольку сия массовая иммиграция, особенно поначалу, являла собой достаточно характерный социокультурный срез зкс-советского городского населения, мог выглядеть вполне уместным неожиданный интерес к посещению земли, неизведанной уж точно не менее, чем святой, со стороны весьма широкого спектра артистов — ибо каждый мог рассчитывать на некую аудиторию, в своей пропорции.

Прежде всего, однако, следовало ожидать тех, для кого разъезды с концертами были, по тем или иным причинам, предприятием наиважнейшим, и чьи сборы могли быть гарантированными — и они не заставили себя ждать. Разношерстные кабацкие звезды шустро замелькали на узком и вытянутом израильском небосводе, и наиболее закрепившиеся с годами на криминально-безвыходной почве российского шоу-бизнеса вошли постепенно в деловой ритм челночных поездок. Параллельно потянулись в обетованную истершиеся герои р-н-ролла, для которых уже с конца 80-х и до сего дня выступления во всяческих бывших и будущих горбушках и краюшках стали единственной полноценной формой искупления бытия. Борис Горисович сотоварищи — еще до костромских навигаторов, этих странных плодов бесполой любви к обломкам Академии Грез — и Зачитавшиеся Уэллса были, не ошибиться бы, средь пионеров — как ноблесс и оближь. За ними Шевчук, Кинчев и так далее. История повторялась в миниатюре — на этот раз в виде гастролей. Повалило и мелкое хулиганье, в свое время буйно разросшееся на богато унавоженной братьями-основателями почве. Сектор Газа максимально приблизился к предмету своего вожделения, побывав даже в Ашкелоне. Атмосфера на концертах была как будто чудесным образом пересажена из вышеупомянутых горбушек. Публика, часть которой успела с годами не только приехать, но и вырасти — впрочем, главным образом, численно — всякий раз бурно выражала свой восторг, часто без особой связи с происходящим. Летели цветы, бутылки, банки, косяки и прочие знаки времени. Все были счастливы.

В то же время те, кто действительно посвятил себя в бурные 90-е творчеству, не вписавшись по тем или иным причинам в коммерческий водоворот, не спешили за границу, имея на повестке дня очевидно другие приоритеты. Расцветший в постсоветскую пору АукцыонЪ посетил Израиль впервые лишь в 97-м — уже, собственно, на излете: в последующие годы их гастроли постепенно приобрели знакомый, сползающего качества характер. Надежда же увидеть в этих краях, скажем Романа Суслова — даже на грошовой сцене какого-нибудь Барбисарая — до сего дня остается тщетной. На этом фоне особенно торжественно проступило первое, чрезвычайно эксклюзивное и в высшей мере единственное выступление 1 февраля 2001 года в городе Бат-Яме Петра Николаевича М.

Демонстративная неотмирность — с середины 90-х уже в буквальном смысле — создателя и многолетнего извлекателя звуков МУ несомненно объясняет подобную задержку. Исповедуемый и проповедуемый им Уход от Суеты не может не обуславливать самым загадочным образом такие деяния, как посещение Израиля с целью публичного выступления, а потому эта дата — февраль 2001 — наверняка не случайна.

Однако, как показывает время, в таких случаях лучше поздно, чем слишком рано. Февраль — чудесная пора, а бат-ямский театр, сиречь Дворец Культуры — замечательное место, куда лучше, чем иные места, где приходилось выступать коллегам Петра Николаевича (вспомнить хотя бы премьерный концерт того же Аукцыона в Хайфе-97) — его зал вмещает более полутысячи человек, и он был полон. Заждались Мамонова в Израиле — немногие за прошедшее десятилетие имели возможность узреть его живьем — и люди съехались со всей страны, не оставив свободных мест и создав атмосферу инцидентов странного свойства вокруг тех, что казались спорными.

По части реакций на происходящее собравшиеся проявили похвальную слаженность, несмотря на разношерстность — в том числе возрастную: в толпе мелькали лица весьма почтенного для подобных мероприятий возраста. Впрочем, относительно зрелый возраст среднего зрителя оказался явно не последней причиной пристойного поведения публики — а оно было таковым — хотя, возможно, чисто внешние факторы — к примеру, представительность места действия — сыграли свою роль; трудно недооценить и благотворное воздействие бритоголовых молодцев, как бы шагнувших из некоего смежного мира — один их вид настраивал входящих на серьёзный лад — во всяком случае, желание скакать от избытка эмоций по дорогим креслам, зазоры меж коими были раздражающе по-театральному тесны, не оставляя во всех отношениях места для дискотечного выдрючивания — выветривалось как-то само по себе.

Трудно было бы попытаться уяснить, какой процент зрительской массы вполне представлял себе характер ожидаемого действа — предположительно, для многих было довольно одного лишь имени — так или иначе, долгожданный гость, явив с благопристойным — менее, чем на полчаса — опозданием свой концептуально небритый лик из-за кулис, был встречен подобающей случаю овацией. Не обошлось, конечно, без того, чтоб кое-кто из наиболее несознательной части аудитории не преминул заявить о своем присутствии и скорректировать атмосферу выкриками вроде «Петр Иваныч, вы такой ненормальный!» или же: «Начни сначала!!» — впрочем, последнее имело место уже после вступительного номера — как всегда, пытаясь единственным доступным способом приобщиться к Предмету своих восторгов. Следует отдать должное уж не знаю кому — в дальнейшем инциденты подобного рода не повторялись. Петр Николаич же, в свою очередь, не замедлил порадовать всех — в том числе не знакомых с Чеховым как в оригинальной, так и в актуальной версии, открыв выступление лихой песенкой, вполне в духе старых недобрых ЗМ, в которой таки обещал начать сначала, что и послужило поводом. После этого все уже пошло как по маслу.

В костюме холщовой недотыкомки и геральдической щетине, Мамонов с первой же минуты покорил святою серьезностью игры публику и заставил ее повиноваться — по меньшей мере, собственным (ее, публики) домыслам. Прыгая по сцене изломанным журавлем, словно пытаясь приумножить число обитающих на ней за счет частей самого себя, то шипя, то вопя на них, кидая злобные взгляды в зал в поисках недостающих партнеров, разбрасывая вокруг нити жемчужной в свете прожекторов слюны, подобной невиданному спецэффекту — ежеминутно бывал он награжден взрывами хохота, своевременность и уместность которых вызывала подчас немалые сомнения. Иные же аплодисменты — к примеру, по поводу испития стакана — притом, по замыслу исполнителя, явно простой воды — не могли не умилять. Но и смутить его, видавшего и не такое, тоже не могли, разве что — иные, нелепые, но громогласные изъявления побуждали порой метнуть по их адресу особо грозный взор — после чего те, испужавшись, смолкали.

В интермедиях, заботливо введенных в канву спектакля, дабы не докучать зрителям излишне плавным развертываньем сюжета — был виновник торжества хорош не менее. Брал ли он в руки эл. гитару — чтоб не забывали, к кому пришли — делая вид, что пляшет на шатких мостиках холода — в то время, как оные на деле распирали его изнутри кусочками льда, заставляя изгибаться по прихоти своих колких изломов; становился ли по стойке смирно, пространно цитируя растворенного в густом супе перформанса Пригова. Последнее обстоятельство, очевидно, ускользнуло от ряда присутствующих, реагировавших по-детски восторженно — подобно тому, как некогда интеллектуальный авангард советских панков приветствовал смурные монологи Даниила Ивановича Хармса в исполнении Летова Jr, из скромности не поминавшего автора.

Поскольку главное действо возвращалось на круги своя, постепенно возникали на сцене его реальные герои — тряпичные, продолжительность участия коих в спектакле могла показаться незначительной знакомому с ним заочно, однако это с лихвой окупалось поведением их пастыря, не скрывавшего восторг по поводу обретения долгожданных партнеров, способных разделить депрессивные тяготы Одного Актера. С неподдельной нежностью обнимая своих питомцев за узкие плечи, встревожено вглядывался он в глаза зрителей, тщась прочесть в них приговор заблудшим синтетическим душам — и опять же не обманулся: приговор, судя по уровню эмоций был близок к высшей мере.

Кульминация представления, закономерно наступающая в последнем эпизоде, когда главный, и все же единственный, Герой появляется-таки в своем подлинном обличье, то есть — в черном балахоне до пят с нарисованным на спине огромным вопросительным знаком, напоминая сбежавшего с костра еретика — повергла, наконец, публику в некое подобие шока, или — чем черт не шутит — задумчивости? Так или иначе, осиянный красным светом финальный уход действующего лица за кулисы семенящей походкой лоботомированного Джека Николсона сопровождался более или менее напряженным молчанием, безропотно тонувшим в грохоте динамиков.

Явно не желая оставлять благодарных зрителей в подавленном состоянии, Петр Николаевич не замедлил порадовать их повторным появлением — на краю сцены, избегая нарушить эффект опущенного занавеса, без зловредного балахона — но с многообещающей гитарой на плече. Перебирая лирически струны, П.Н. завел с залом беседу, которую поначалу можно было счесть импровизацией; однако подчеркнутая монотонность речи и откровенно потусторонний набор слов быстро избавили зал от необходимости поддерживать разговор, сведя его к приятному и удобному для всех монологу, по окончанию которого умиротворенная аудитория была уже вполне готова распрощаться с дорогим гостем.

Но нет — Гость не был готов распрощаться, не поставив приличествующую оказии точку. Едва исчезнув из поля зрения, он снова возник на фоне занавеса — пересекая сцену лихими прыжками, сопровождая их истошными воплями: «Звуки му! Звуки му!» — и уж тогда пропал безвозвратно.

P. S. Будет уместным упомянуть, что мнения постфактум касательно этого финального пассажа разделились: иные сетовали, что Петр Николаевич уронили себя, возжелав потакать наиболее низменной части аудитории; другие, напротив, уверяли, что это был тонкий и продуманный реверанс публике в точном соответствии с ее тонкой и продуманной реакцией на спектакль. Пусть будут правы и те и другие: Высшему Отставнику — волею которого, как любит говаривать Мамонов, обусловлен всякий поступок — а стало быть, и эти чудные прыжки — наверняка лучше знать, кому что предназначалось.

Петра Мамонова (не Папанова), вероятно, нет особой необходимости представлять в той или иной ипостаси его многоплановой деятельности на ниве культурного производства. Музыкальное шоу, стихи, театральное действо, кино — вот основные формы мамоновского экзистенса, видные сегодня с высоты исторически птичьего полёта.

Кому-то наиболее важны мамоновские вхождения в кинематограф — от легендарных «Такси-блюз» и «Игла» до «Время печали ещё не пришло», кому-то, несомненно ценнее его апробированные опыты мыслеизложения под музыку, ну, а завзятым «театралам», вероятно приятнее думать о Петре Николаевиче в контексте его сценических проектов последних десяти лет. И тут уместно вспомнить о московском театре имени Константина Алексеева-Станиславского, любезно приютившего этого мелкопоместного селянина и давшего ему возможность лицедействовать от «Лысого Брюнета» до маркесового «Полковнику никто не мыши», и далее к нынешнему «Марксовому» жизненному шоу весьма потоотделительного свойства.

Мамонов впервые приехал в Израиль. Он дал незабываемое представление в БатЯмском «Доме Культуры» (см. Врез), представляющее собой его моноспектакль «Если жизнь на Марксе» (по мотивам чеховского «Предложения») и заодно сподобился (за день до того) принять членов редколлегии альманаха «Топология Междустрочья» в его тельавивском набережном пристанище, что волею судьбы определилось на улице именованной в честь знаменитого «воскресителя» языка иврит — Элиэзера Бен Йегуды.

Мы говорили о самых разных вещах.. В основном о Боге, Мамонове, Абсолюте, разнообразных Батюшках (вариантах пивоваровско-ануфриевского «Священства»), музыке, винилоподобных звуках и многом другом.

Методологическое замечание: Здесь — в этой почти стенографической записи нашего разговора, мы постарались (в меру сил) донести по возможности более точно все именно мамоновские (а не, слегка, модифицированные — наши) слова, эмоции, специфическую Петровскую фонетику. Пусть, и в ущерб «комильфотному» журнализму.

Мамонов начал неожиданно. Сразу взял быка за рога. Стал подчеркнуто тихо говорить о винилах. Почему о винилах и почему говорить — вопросы к нему самому. Но говорил хорошо. В смысле гладко. В смысле лаконикосладко. В смысле вполне фантастично. Без пустобрёхства, но и без реализма. Просто. По-мамоновски. Так и начали мы беседу нашу, не всегда отягощённую излишками какой-то особенной обоюдновозникшей дружелюбности, но зато всегда, на наш взгляд, познавательную.

А, между тем, разговор начался, как ни странно, с винильностей, с пластмассового звука, с надежной (по Мамонову) обретаемости оного. С иглы, которая режет черную гладь пластинки и за которой, словно за острым килем корабля, водяно сходится расплавляемая поверхность диска… Вспоминалась «лунная дорожка», та, что «блистает серебром» и она же «идет за мной как след за кораблём».

Петр.Мамонов. Принцип действия пластинки, иглы…

Денис.Иоффе. Острие несколько деформирует её…

П. М. Игла плавит пластмассу трением. Поэтому, если винил хороший, то игла проникает до донышка дорожки. А после — сплавляется обратно. И если винил хороший, то он сплавляется обратно правильно. Не трещит.

Д. И. Прямо так и сплавляется?

П. М. Да. Застывает. После того, как игла трением расплавляет пластмассу, то за ней, как за кораблём вода — сходятся волны — да? Так и тут. Если винил хороший, то как он восстанавливается после расплавки будет идентично первоначальной конструкции. А если винил плохой… То — двадцать раз прослушал — плохо. Каждый раз не то. Поэтому треск. А в шестидесятых годах был очень качественный винил. Особенно на известных фирмах. Поэтому эти пластинки стоят очень дорого. Кроме того, что они редки по музыке, они очень высокого качества.

Д. И. Вот, когда прошлым летом тут был Ханс Иоахим Роделиус — он продавал свои винилы по сколько? По тридцать баков?

Михаил.Клебанов. -Он их, насколько я помню, продавал не слишком дорого. Но, ведь это были сплошные раритеты. Потому что сейчас они почти не сохранились. Да и они не издавались в последнее время…

П. М. Нет, отчего же… Сейчас опять стал издаваться тяжелый винил. Так называемый толстый винил.

Д. И. Да, да.

П. М. На нём издают кое-что…

Д. И. Но, это маленькими тиражами…

П. М. Довольно большими. А сейчас сделали ещё новую систему. Очень тяжелая игла. Семь грамм. И супержёсткий винил. Очень большое давление. Качество вообще потрясающее. Очень толстая пластинка такая. Очень глубокая дорожка.

Д. И. Но и всё же, есть некое запрограммированное количество раз, при которых пластинка может быть полноценно прослушана…

П. М. Да нет же. Я же объяснил. Что если винил хороший, то его можно слушать бесконечное количество раз. Ну, может и не бесконечное, но на наш век хватит. Это зависит от качества пластмассы…

Д. И. Да, это всё наверное так.. Но вы понимаете, мы находимся в несколько ином мире… Полностью чуждом всем этим «аналоговым» действиям… Мире, скорее цифровом…

П. М. Вот вы и находитесь. Тот где хочет там и находится. Правильно? Тот что хочет тот это и имеет. Если хотите иметь суету и материальные ориентиры, то это и получите…

Д. И. Но, расскажите пожалуйста, вот вы приехали сюда… Это, ведь ваш первый визит?

П. М. В Израиль — да.

Д. И. Вот. Ну и как вы ощущаете себя тут у нас. Терра сакра — имманентно присутствующий абсолют… Ваша конфессиональность чувствует здесь обретение божества?

П. М. Не понимаю о чем вы. Имманентный абсолют… Я так не ругаюсь.

Д. И. В плане вашего отношения к Богу.

П. М. К Богу? Я — верующий. Православный христианин. Восточная церковь.

Д. И. Имеет ли ваше вера отношение к визиту сюда.

П. М. Нет.

Д. И. Никак вообще не связано?

П. М. Ну, что значит никак не связано.. Конкретно — нет. Но на самом деле всем, конечно, управляет Господь.

Д. И. Но вы чувствуете некий особый импульс здесь?

П. М. А мне чувствовать зачем? Это мне не надо.

М. К. Это могли бы быть импульсы, которые…

Д. И. Может это происходит как-то помимо вашей собственно воли…

П. М. Моя задача — призывать Бога в себя. Чтобы Он был во мне. А дальше…

Д. И. В обители божьей — Иерусалиме — побывали уже?

П. М. Нет ещё. Но, я об этом не думаю — то о чём вы спрашиваете. У меня на это ответов готовых нет. Я думаю только о том как бы мою жизнь почистить, чтобы Бог пробыл по-дольше во мне. Чтобы Он не погнушался этого мерзкого сосуда, которым я являюсь…

Д. И. Но бог, выходит, не имеет особого отношения…

П. М. Бог имеет отношение ко всему.

Д. И. Конечно. Но, к чему-то больше, к чему-то меньше…

П. М. Вот, скажем — пропали очки — попросите у Господа — тут же найдутся. И так далее. И Голос Он имеет всюду. Во всём и всегда. Вечно. А мы — ложь… Вот… Мы с вами — это ложь.

Д. И. Однако, мы вообще лишь пассивно снимся. Будде…

П. М. Мы ложь, ложь. Правда одна — Бог. А мы — ложь. Поэтому нам нашим разумом решать нечего. Надо на Господа уповать.

Д. И. А ваши взаимоотношения с религией как таковой…

П. М. Я ж вам уже сказал. Я — верующий.

Д. И. Эксклюзивно христианский?

П. М. Православный, христианский. Восточная церковь.

Д. И. А ваше отношение к, скажем, Буддизму? Исламу?

П. М. Никакого.
(закуривает)

Д. И. Тогда, что это всё? Ошибки?

П. М. Это всё ересь.

М. К. Просто дело в том, что многие артисты, которые приезжали сюда на гастроли всегда очень любили акцентировать тот факт, что они приезжают именно в эээ «Палестину», и чувствуют некое сближение с присутствием Бога. Определённое сближение с тем, с чем это место ассоциировалось на протяжении времени…

П. М. Ну… святые места — конечно есть…

М. К. Я никогда не знал насколько серьёзно к этому можно относиться… но у вас нет никакого своего отношения к этому… Как вы в целом относитесь к подобным вещам?

П. М. С благоговением.

М. К. То есть у вас наблюдается ощущение некоторой зависимости…

П. М. А как же иначе… Как же иначе… Повсюду, где святые места… Вот мы были в Киеве — это очень намоленный, такой святой город.

Д. И. Но вы себя не ощущаете в ро…

(перебивает)

П. М. Я себя не ощущаю. Нет.

Д. И. Как интересно. То есть в вас нет паломнического аспекта.

П. М. Тут вообще не о том речь. Что об этом говорить? Я же вам ответил. На все воля Господа. И раз я тут, то значит так надо. А моё дело вообще не в этом. Моё дело — чистить собственную грязь.

Д. И. В плане корней?

П. М. Не в плане, а чистить. Вот я — говно, вот надо чистить. Вы — тоже. Тогда Бог будет чаще вам…

М. К. Но и ваш визит в этой связи тоже неслучаен.

П. М. Наверное. Наверное. Я об этом не думаю и думать мне об этом не надо. Мне следовать надо. Следовать. Законам, по которым я стараюсь жить. Вот вся моя задача. Остальное всё — мысли… Ложь.

М. К. Вы действительно решили приехать, потому что…

П. М. Не решал я. Ничего.

М. К. Потому, что почувствовали некую…

П. М. Я не чувствую. Не решал. Мне сказали -"едем в Израиль". Едем. У меня есть директор, менеджер. Вот — ребята (показывает рукой на сидящих В.Левина и Л.Улицкого) — устроили. Я ничего не решал.

Д. И. Но вы знаете… Некоторые русские классики… Например Гоголь. Здесь бывал до вас и чувствовал некий зов этой топографии, необходимость как бы приобщиться…

П. М. О других ничего не могу сказать.

Д. И. То есть их опыт и ваш совершенно изолирован. Не тождественен. Не связан никак.

П. М. О себе только — могу сказать.

Д. И. Ваше отношение к русскому канону, к русским классикам. От Гоголя до графа Толстого.

П. М. Я же их не знаю. Я с ними не был знаком. Как же мне относиться…

Д. И. Их творчество?

П. М. Китайский язык.

Д. И. Граф Толстой вас чем-то же привлекает?

П. М. Китайский.

Д. И. Его дневники?

П. М. Китайский. Читаю и не понимаю о чём идёт речь Вот я ж не знаю… Скажем — открываю Толстого книжку…

Д. И. Какую?

П. М. Ну, практически любую — уже сейчас… Раньше я это любил… А сейчас открываю и с ужасом вижу, что мне там нечего… Я не понимаю о чём это. А тут — открываю святых отцов. Там сразу идёт речь о том, о чём мне очень сильно надо. И вот он — ответ. И вот он путь. И всё ясно как и что…

Д. И. И кто из этих отцов конкретно?

П. М. Многие. Многие. Все… все…

Д. И. А именно, кто? Августин, Эриуджена?

П. М. Нет, нет, зачем… Я что — католик, что ли?

Д. И. Так выходит — Григорий Богослов?

П. М. Все, Исак Сирин, Заточник… Я всё читаю — это всё от Господа, нам дано, чтобы следовать…

Д. И. А каково ваше отношение к другим конфессиям?

П. М. Ересь.

Д. И. Что же значит — ересь?

П. М. Ересь — значит ересь. Неправильно.

Д. И. Ересь — значит — искоренять, вырубать…

П. М. Ну, не знаю. Искоренять — дело не моё.

Д. И. Ну, а ваша позиция.

П. М. У меня нет позиции.

Д. И. Хорошо- ваша не-позиция?

П.М. У верующего человека нет позиции. У него позиция одна — близость к Господу.

Д. И. Ну, а как вы артикулируете вашу веру?

П. М. Гм… «артикулируете»… Это вообще что? Вы будьте попроще и народ к вам потянется…

Д. И. Возможно, я не особо жажду такого сценария…

П. М. Тогда зачем вы сюда ко мне пришли?

Д. И. А вы сами — ходите в какие-то обители господни?

П.М. Я хожу в храм, да. Я — прихожанин. Там где я живу — хожу. На службы…

Д. И. Храм является тем местом, где…

П.М. Дух Святой.

Д. И. Дух Божий обретается…

П.М. Не «Божий», но «Святой».

Д. И. Он всегда — сакрален…

П.М. Не врубился…

Д. И. Он может имманентно присутствовать в разных местах…

П.М. Дух Святой. Отец, Сын и Дух Святой. Три ипостаси Господа. Три. Может, конечно, быть всюду. В каждой утренней молитве мы его призываем в себя. Ну, а есть места — что-то вроде бензоколонок — где вы можете как бы подзаправиться им. В миру — растрачиваете. А в воскресенье идёте и вновь — заряжаетесь.

Д. И. Ну, хорошо. А интересно — как проявлялись ваши отношения с духом святым во время контактом с небезызвестным музыкантом — Брайаном Ино — весьма проблематичным христианином.? Он — например, завзятый эротоман…

П.М. С Брайаном? Ничего, нормально.

Д. И. Он был вам интересен как музыкант, или же как некий интердисциплинарный персонаж, поддерживающий определённую музыкальную субкультуру?

П.М. Всё что вокруг нас происходит — можно назвать лишь с большой натяжкой «реальностью». Вот меня вчера девушка одна спрашивала — «Ну как вам в Израиле?»… Я говорю — «А как?» Всюду одно и то же.

Д. И. Ну а Ино?

П.М. Брайан — такой же человек — как вы, как я…

Д. И. Ну, вот, скажем — он, говорят, ценил вас как поэта… А, за что? Как он узнавал…

П.М. Не знаю — это вы у него спросите.

М. К. А как вы друг друга нашли? Это произошло изначально России?

П. М. Ну, он такой — ищущий парень…Поэтому он приехал в Москву, смотрел кое-чего. Был и на наших концертах.

М. К. После этого он сам…

П. М. Мы подружились…

М. К. То есть он, по своей инициативе пригласил вас…

П. М. Он — хороший, хороший. Но, вообще — Брайан, не Брайан — кто-то ещё — все хорошие.

Д. И. Известно высказывание, что он де вас ценил не как рок-н-ролльщика, но как поэта…

П. М. Он так говорил.

Д. И. Очень интересно — на основании чего. То есть — какие конкретно, тексты он…

П. М. Я не знаю. Ну, вот он так говорил. В интервью — таким же как вы людям. Дескать это не рок-н-ролл в таком привычном западном виде. А просто поэзия.

Д. И. В были знакомы с его младшим братом?

П. М. С Роджером? Мы у него выпили всё вино. Он коллекционировал вино. Он уехал на гастроли в Португалию. А нас сдуру поселили у него дома.

М. К. Почему сдуру?

П. М. Так — сдуру — выяснил потом уже. Мы смотрим — в холодильнике стоит джин, виски, всё такое…Ну, мы думаем — это наверное дорого, это нельзя трогать. А вот в шкафу, смотрим — бутылок сорок вина. Валяются. Сейчас-то я понимаю — они на боку лежали, специально… А тогда — смотрим — бутылки в пыли, какие-то грязные. И мы всё выпили. А оказывается, что Роджер привозил из каждой страны по бутылочке двадцатилетней давности — специальный сток… То есть это была коллекция. Безумного англичанина… Ну, а мы его как бы поставили на место… Типа — кончай ты это всё — «я это люблю», собственность, все дела…

Д. И. Он человек рафинированный…

П. М. Не знаю какой он человек, но он всё понял и никаких обид особенных не возникло.

М. К. Он человек с юмором.

П. М. Сначала, конечно, он был белый. Но потом он сказал, что в Лондоне подобного ещё не происходило, поэтому это останется навсегда.

Д. И. Ну что вы бы сказали о ваших отношениях с другими музыкантами… Например Джоном Кейлом или Харольдом Баддом…

П. М. Я живу один. А их я слушаю на пластиночках. Харольда Бадда я очень люблю. Очень. Это настоящий композитор высочайшего класса. Я счастлив, что так случилось, что я был с ним лично знаком.

М. К. Как это происходило?

П. М. У Брайана. Он же сам опаловский…
(«Опал» — фирма по производству дисков музыки, близкой по духу Б. Ино, руководимая четой Ино-Норман-Тейлор, почившая в бозе, не так давно. Д.И.)

Д. И. А, ведь, американский…

П. М. Всё равно он же опаловский, это их компания…

Д. И. Ныне «Опала» вроде как и нет совсем…

П. М. Харольд Бадд — такой англичанин…

М. К. Он калифорниец.

П. М. Калифорниец? Как интересно…

Д. И. Есть у него даже специальный диск, посвященный этому топосу…

М. К. Да, он там вырос и все его…

П. М. А я был уверен, что он англичанин.

М. К. Он находился там в Лондоне постоянно…

П. М. Это замечательно, вы понимаете, в чём дело… Амбиент ведь очень трудно… То есть — наоборот — очень легко как бы — чисто внешне — подделать. Чего-то там жужжит… Или ещё что-то… Но вот только если нету композиторского дара…

М. К. Подделка вообще всегда будет очевидной…

П. М. Если вы не пользуетесь… Если вы не обладаете даром мыслить гармоническими кусками… В рояле… Не гитарой, или нотами, а гармонией… То бесполезно это делать. А у него этот дар — высочайший. Это единственное, что я вот так слушаю, когда на ночь… Чего-нибудь такого хочется… И слушаю по несколько раз подряд… Уже несколько лет так. Чуть ли не каждый вечер.

Д. И. А что конкретно из этого вы слушаете?

П. М. Я слушаю «Перл».

М. К. Именно «Перл»?

П. М. Да, «Перл» Любимая моя — самая любимая.

М. К. Это было сооружено совместно с Ино…

П. М. Да, да. Вообще всё, что он с Брайаном сделал очень удачно.

М. К. И остальные баддовские вещи тоже любите — «Вайт Аркейдз», «Покинутые Града»…

П. М. Вы понимаете, я о чём — я не о любви такой — послушать один раз и ахнуть, а я о том, с чем я живу.

М. К. И при том, как мы понимаем весьма долговременно…

П. М. Живу я вот именно с этим. С «Вайт Аркейдз» ещё можно жить, а вот с «Покинутыми градами» — уже не очень.

Д. И. Оно и ясно — они ж покинуты.

П. М. Жить с ними нельзя. В любом настроении — печально, грустно, весело, чтобы было стакить их хорошо. Нет, «Покинутые града» — определённо нет. Более узкая эмоция там. Клёвая, всё хорошо, кто ж спорит, но более узконаправленная. А здесь очень широкое поле. И это может быть где угодно. Океан. Бум, бум, и там есть, и там… Это для меня так. Я же должен говорить о себе.

М. К. А как он как человек — Бадд я имею в виду…

П. М. Не знаю, не знаю… Мы встретились на одной вечеринке… Очень скромный дядечка такой.

М. К. Мы слышали, что Бадд ммээ…

Д. И. Понурый немного…

П. М. Он замкнутый такой. Как композитор истинный… Как все мы… Кем бы мы ни работали, это становится нашим образом жизни. Это единственный способ Успеть в своём деле по-настоящему, его любить — чтобы это стало образом жизни, чтобы это было всегда с тобой. И в туалете, и за завтраком…Ну, а как… Блок ещё сказал удачно, что литература это образ жизни. Так и тут — это образ жизни. А поэтому — замкнутый он или незамкнутый… Он такой вот… Он всё время Живёт, всё время это Слышит. И я тоже — так же живу.

Д. И. Как вам Майкл Брук?

П. М. Майкл Брук — хороший парень. Выпивали…

М. К. Вы его слушаете?

П. М. Нет, слушать — нет.

Д. И. Вам его недавний замечательный альбом с Дживаном Гаспаряном…

П. М. Я слушаю истоки, а это всё…

Д. И. Творчество Ханса Иоахима Роделиуса — не Исток для вас?

П. М. Я Роделиуса люблю. Хотя и меньше.

М. К. Вам доводилось встречаться с ним?

П. М. Нет. Не довелось. Но я его люблю. Хотя и не всё. Да и он такой — более жесткий…

М. К. Роделиус не совсем…

Д. И. Как человек — он антижёсткий.

П. М. Вы так думаете. Я думаю так как я. Что ж мне тут сделать? Обсуждать тут особо нечего. Я думаю вот так — а вы так.

Д. И. Джона Кейла вы не слушаете.

П. М. Нет, не слушаю.

Д. И. ЛаМонт Янг?

П. М. Нет, это всё — нет.

Д. И. И Лануа — тоже нет?

П. М. Ну, Лануа… Дилана…

Д. И. А Том Уейтс?

П. М. Это уже эстрада.

Д. И. Эстрада?!

П. М. Да…

Д. И. Ну, и Кейв, понятно -тоже эстрада…

П. М. Да, это всё…

Д. И. А какому-нибудь кондовому фри-джазу — бывает, что внимаете? Сесил Тэйлор, например..

П. М. Я этого ничего не слушаю.

Д. И. Вы слушаете Мингуса, а это — нет?

П. М. Я и Мингуса тоже не слушаю. Уже нет.

Д. И. Хан Беннинг?

П. М. Нет, нет… Вот Ли Морган.

Д. И. А из русских концептуальных джазов — типа Г. Т. Ч.?

П. М. Не…

Д. И. Так, значит Г. Т. Ч. вас не вдохновляет.. А как же ваши отношения с Чекасиным…

П. М. Чекасин? Володя?

Д. И. У вас были как бы две ипостаси взаимоконтактов с ним… Один — в кинематографе…

П. М. А какие, собственно отношения? Здорово — здорово…

Д. И. Нет, в плане творческом…

П. М. В каком это плане?

Д. И. Вот он участвовал в вашей работе…

П. М. Ну участвовал, ну и что?

Д. И. Вам было приятно? Ему было противно? Наоборот?

П. М. Вам всё хочется на полочки поставить…

Д. И. Скупу бы, как бы так…

П. М. А нету, а нет… Просто встретились, поработали. Он хороший человек. Он — такой, я -такой. Какие тут… А взаимоотношения… Это ж как у нас говорят — надо пуд соли съесть вместе, чтобы чего-то там…

Д. И. А с кем съели?

П. М. Если бы мы с ним в одной камере лет эдак семь просидели… Вот, мы бы тогда имели представления друг о друге. А так — откуда я знаю, как он живёт? И он не представляет, как я живу.

Д. И. Так выходит, что в плане творчества он вам не особо интересен.

П. М. Что значит…

Д. И. Ну вот вы «исполняли», в общем-то, его музыку, да? Вы миметически, так сказать, показывали его…

П. М. Я об этом не думаю.

Д. И. Зарисовывая ленту «Такси Блюз»…

П. М. Я мимо пролетаю. И всё. Я мимо пролетаю.

Д. И. Но, как же так, вы же должны были что-то представлять и нарабатывать некий продукт — гибрид Чекасина и …

П. М. Я просто живу. Если из этого получается что-то… Какая-то фиксация, то она идёт. Никакого я — ни образа ни ещё чего — не создаю. Я существую в этом всём я и нахожусь до смерти. Помрём — обратно на небо… Или в ад. Чекасин… кто-то ещё… Их проблемы. Меня не касается. Я о других не думаю совсем. Я думаю о себе.

Д. И. Вы не общались с Курёхиным?

П. М. Общался.

Д. И. Каким образом.

П. М. Таким… «Здорово Серёга, как дела… Ничего, нормально…»

Д. И. Вам он был интересен?

П. М. В том, что он играл?

Д. И. Конечно.

П. М. Нет.

Д. И. Вообще — никак, по нулям.

П. М. Нет.

М. К. Вам никогда не хотелось с ним работать?

П. М. качает головой.

М. К. И ему тоже не хотелось?

П. М. Нет. Ну, я не знаю, но мне казалось, что нет.

М. К. А ведь он был достаточно широк…

Д. И. Да, уж.

П. М. Ну, что поделать, значит я узкий. Вы ребята, поймите, я вообще не этим занят — ни с кем нигде не играю, не делаю. Я вот прожил — год-два, чувствую — надо об этом как-то рассказать. Я говорю только о том, что в моей душе несчастной происходит. Так ли она мечется, или вот так она мечется… Так было всё время… И будет дальше. Поэтому — если я стою на месте, то у меня выходит одно и то же, если я развиваюсь — у меня выходит «разное». Так и у всех остальных. Если мы видим что человек поёт одни и те же песни, то это не потому, что он там денег хочет побольше заработать, или ещё что-то… Главное это происходит потому, что он как личность стоит на месте. Но, стоять особо не получается. Сразу — вниз. Лифтик идёт. Вот и всё. Джими Хендрикс ещё говорил — я кажусь свободным потому, что всё время бегу. Бегу…

Д. И. Он, добежал, в общем-то…

П. М. Нет не добежал. Это слабость.

Д. И. Слабость физическая — организма, его оболочки?

П. М. Слабость духа, организма. То, что он сделал — это от Бога. А всё остальное — довесок — тело — это и есть Джими Хендрикс сам лично. Но в нем звучал Бог. Вот здесь мы и приходим к самому главному. Что нам надо — тем через которых «идёт» — во-первых — чистить себя как можно чаще…

Д. И. С помощью чего чистить?

П. М. С помощью чего? Есть техника.

Д. И. Какая? У вас имеется какая-то своя?

П. М. Религиозная техника, опыт… Как изживать свой грех… Каяться… Как избежать искушения… Искупить…

Д. И. Для этого — для того, чтобы каяться — непременно необходимо целенаправленно грешить. А не познав искушения истинного — как же его искупить во Христе?.

П. М. Мой друг — так можно всё вывернуть…

Д. И. Но, подумайте, как можно покаяться, не согрешив сперва? Всласть не испив греховности…

П. М. Как можно не согрешить.

Д. И. Как можно не согрешив — покаяться?

П. М. Вы понимаете — если вы человек неверующий, то с вами совершенно бессмысленно об этом говорить.

Д. И. Отчего же?

П. М. Ну, вы только головой об этом понимаете…Поэтому… А если вы истинно верующий, то вы не станете этого всего спрашивать. Потому что дело не в этих вопросах. Вы понимаете, что Бог — Христос пришел в мир для грешников, а не для праведников. Если вы не грешите, совсем не грешите, то вам и Бог не нужен.

Д. И. Хотелось бы уяснить ваше отношение к филармонической современной музыке. К персонажам типа Шенберга, Кейджа…

П. М. Я слушаю всё, что мне нравится. Вот я лёг на диванчик — у меня побольше, пошире , будет (показывает на плюшевую подушку, на которой сидит) и очень мягкий, хороший… Деревянный дом… Ставлю свой родной винил. Вот я ставлю — хорошо мне…

Д. И. А что же ставите?

П. М. У меня много музыки.

Д. И. Шенберга ставите? Миссиана, Кейджа — ставите?

П. М. Нет не ставлю, не знаю. Кейджа не ставлю, нет.

Д. И. Русских разных хороших ставите — Слонимского, Денисова, Губайдуллину, Шнитке, Караманова?

П.М. (качает головой в тотальном отрицании).

Д. И. А Гласса? Яна Гарбарека?

П. М. Нет, нет.

Д. И. Вам знаком такой персонаж как Гавин Брайарс?

П. М. Нет.

Д. И. Но кого из филармонической музыке вы любите слушать?

П.М. «Филармонической» — это как?

Д. И. Это обозначает некую каноническую традицию симфонизма или отхаркивания от него.

П. М. Не ставлю ничего этого. И с любимыми писателями похожее происходит.

Д. И. Но, что за субстанция касается ваших ушей, помимо названного?

П. М. Духовную музыку слушаю сейчас только. В основном. Хотя иногда и джаз, но…

Д. И. А джаз, какой джаз?

П. М. Ли Морган. Арт Блейки… Но, чтоб вы поняли — я люблю то состояние в музыке, когда голова как бы не работает, а человек настроен только на то, чтобы принять и отдать. Служить музыке. А не себе. Не себе, не собственным амбициям… Я Рихтер — я сейчас буду вот таак Баха играть… А я — вот такой, буду вот так…

Д. И. Ну, Святослав Теофилыч был человек архискромный…

П. М. Скромный в жизни, но нескромный в игре. Нескромный в игре. Это всегда был Рихтер, а не Бах.

М. К. Не Бах?

П. М. Да. Вот вы так думаете, а я так. Кто у кого интервью берет? Я у вас или вы у меня?

Д. И. Никто не берет.. То есть вы настаиваете, что Рихтер своё эго в музыке не прятал, а наоборот выставлял.

П. М. А как же? Да, конечно. Единственно, вот из этих людей — это Ойстрах… Никакого «ячества», никакого «а вот я прочитал это вот так». Замечательный музыкант, великолепный человек. Как это надо смириться и задавить собственную гордыню… Это христианский путь. Только Бог. Чтобы только Бог шёл через тебя… В тебе был, через тебя… Во всей остальной музыке я люблю тоже самое. Когда — девятнадцати лет — никаких мыслей ни о чём вообще, через таких вдруг, все эти мелодии — весь этот свежий ветер пошёл… А Битлз, как ни крутились, как ни старались — у них этого уже не было…

М. К. Они уже были как бы вторичными…

П. М. Они не были вторичными, а они были от головы, от башки, от «я» «я сейчас заработаю бабок».

М. К. А Лед Зеппелин, Дорс — «От башки» или…

П. М. Башка — это «я» — ложный именный разум наш. Это я решил, это я сейчас сделал. А через пять лет видишь, что ты действительно сделал, что ты решил… Ужас. Лучше бы ты не решал. Так и тут — когда начались «решения» — арт рок — вот эта вся «история» — сейчас мы вам расскажем, как мы умеем, да как мы там Фрипп, какой-то, да Дженесиз…

М. К. Фриппа вы всерьёз не держите?…

П. М. Я не знаю — я никого не «оцениваю», я же вам говорю как… Ну… А вообще, давайте — поговорите сами между собой… Давайте, продолжайте, говорите… Сами.

Д. И. Отчего же. Именно ваше отношение к Фриппу чрезвычайно важно и интересно…

П. М. Я вам говорю об одном, а вы совершенно о другом.

Д. И. Между тем именно вы, а не мы — помянули Роберта Фриппа, так и отношение к нему должно быть вашим, а не эксклюзивно нашим.

П. М. Дело в том, что с самого начала, как только начинаются какие-то самые первые собственные идеи, пускай творческие, душевные, какие-то — любовь к маме, жене, детям и так далее… Всё это ложно. Вот о чём речь. А когда только глиняная бутылочка, а в ней бог — то это правда. Понять — почему одни идеи — вечные, а другие временные.. Новая волна, панк — все это ушло, это всё от головы. «Мы сейчас вот так», «мы будем протестовать», или мы всё вывернем, да? Заповеди ветхозаветные нужны чтобы просто быть нормальным человеком, а вот чтобы получить небо — нужны уже евангельские блаженства , заповеди Нового Завета. И там первое — «блаженны нищие духом». То есть те, которые никто.

Д. И. Почему блаженны? Царство Божие внутри них?

П. М. Они будут счастливы. Обретут , обретут. Эти — будут призваны.

Д. И. Стало быть вы считаете, что во Фриппе нету царства божия?

П. М. Я ничего не считаю насчёт него. Я могу вам только рассказать, как слышу я и вижу. А слышу я, что там только одна голова. Хорошая, умная, всё в порядке. Брайан с ним дружит…

М. К. Но у Брайана по-вашему есть и другое.

П. М. У Брайана есть «другое», а у Фриппа я не вижу этого. У Фриппа я вижу развитую, интеллектуально одарённую , современную личность. Но мне это не интересно. Мне интереснее наскальный рисунок. Вот что я ищу. В музыке, в жизни, в людях, в женщинах. В Господе. И в Господе это есть больше всего. Там это и есть. Я это вижу по собственной жизни, не обсуждая жизнь ввашу, других людей… Там где этот «след» я вижу, там где зачерпнуто из того самого источника… Кончается всё это ваше деление на глассов, на симфо, на то, на это… Правда одна.

Д. И. Как и «женщина» — одна, только «лиц» у нея много — не счесть…

П. М. Где этого нет — там и так нет, и этак нет. И «чуть-чуть нет, чуть-чуть да»… Нет уж. Где да — там да — где нет — там -нет. Если «да» мне, если прёт меня, то всё.

Д. И. И что такое «прёт»?

П. М. Что такое «прёт»? Двинулся по вене и прёт. Не двигался, нет? Двинься. Узнаешь…

Д. И. Нда… Как Вы приветливы…Вы лучше рассказали бы нам как вы относитесь к минимализму. Смешное такое направление: минимализьм.

П. М. К минималистам я отношусь точно так же, как я описал только что.

Д. И. Нормальный ход.

П. М. Вот, как будто мимо я говорю… Я повторю — ценю всё истинное, неважно, где оно находится … в минималистах… Зачем делить на полочки? Можно разделить весь мир на полочки, на телефоны автоматы, иди туда, не ходи там…, на стрелки… это бери, это глотай, а это отравлено… Вот так мы и находимся. В таком… ауте. Все вместе — Израиль, Россия, Американцы — все вместе. Земля. Надо чего-то делать. Дух нужен.

Д. И. А Штокхаузен — нужен?

П. М. Дух. Дух.

Д. И. А у него — дух — нет.

П. М. Только Дух. Не знаю я ничего про него, чего у него нет. Я ставлю пластиночку, а как он там дома живёт, как он там ходит в туалет.

Д. И. Но ведь и вопрос мой был явно не об этом.

П. М. Подглядывать за ним не буду. Пускай он так, я — так. А когда я вдруг ставлю себе… Какой-нибудь тысяча девятьсот сорок пятый год…И чувствую, что точно также, как у меня звучит… То сердце моё вдруг… Ах… Ладно — сорок пятый, а тысяча шестьдесят восьмой — Бах родился. И просто — как буд-то — ббахх! Значит что-то как будто получилось. И зачем искусство вообще. Что бы что? Чтобы люди стали лучше? Так уже бы стали давно.. А нет… Те же страсти, та же ревность, убийства — как и в древности… Значит, что искусство? Зачем? Только чтобы друг друга полюбить. Стать ты-я, я-ты, не ясно где я, где ты.. Вот на полтора часа в зале, на время прослушивания альбома — если это чудо происходит… Через времена, через эти черные канавки… Значит там Бог… В музыке я ищу братьев. Не по уровню — «как я»… А — Дух.. По пониманию Господа. Не в плане, что они были верующие люди — ходили молились… Не в этом дело. А в том, что людей объединяет, это нечто истинное, подлинное…Не важно — Чекасин это или ещё кто… Может это и несколько грубо, но раздражает неппп…ппонимание.

Д. И. Непонимание чего.

П. М. Неппонимание меня.

Д. И. В смысле как Духа Божия..

П. М. Желание только сказать свою собственную мысль.

Д. И. Главное, чтоб она была — эта мысль…

М. К. Неужели не наблюдалось никакого влияния на вас…

П. М. Влияние всё оказывает, вы понимаете… Всё… И жизнь и обстановка, и где я родился, и как у меня детство проходило, и как дальше пошло… Всё важно. Так нас Бог ведет. Вот, бывало, на жизнь оглядываешься и видишь — какие Он чудеса творил… Как тебя забирало туда-сюда… Помимо твоих решений, помимо твоей воли этой вшивой… Просто Господь брал за шиворот, тыкал куда надо и ставил куда надо… Вот и думаешь и вспоминаешь эту огромную кучу гадостей, сделанных по жизни… У каждого это есть, ведь правда? И соображаешь как жить… Надо же скидывать хоть чуть-чуть… А вместо того, чтобы скинуть — опять нагружаешь… Вот в этом проходит жизнь… А музыка, писатели… я к этому веду… Всё это такие же сомневающиеся, как и я… Более одаренные, но и у них нет ответа. А там все ответы — в одной книге. А я уже ответов хочу. Хочу, чтоб был старший — отец, беспрекословный… Вот он — «спать» сказал — идёшь спать. Как в три года — идёшь спать. А в семь — уже нет — «папа, почему ? рано.» Я хочу туда, чтобы когда говорится — делать без обсуждений. Если Бог в тебе, если удалось Святый Дух призвать и ты чист… Нету помыслов гадких «вот я сейчас Святой Дух, а вечером мы тут разопьём…» Нет, так не бывает. Вот и выбирай… Приходится оставлять всё старое — и музыку в том числе, любимейшую, да и это. Может и сцену оставить придётся… Но пока Бог даёт такую возможность, значит я обязан… У меня сейчас вообще очень важный в жизни момент… Я свои спектакли, снятые на видеоленту… Ведь танцы в принципе — это грех. Потому что иродиада… Ну, это известно всё… И я у батюшки спрашиваю… Говорю ему, что танцы — это как бы работа моя… Он говорит — уу, не знаю… Хотя у нас сельский батюшка — очень добрый… Вот я сейчас записываю спектакль. Отнесу и ему кассету — перепишу. Как он скажет, так и будем делать. Если он скажет, что нет, то значит — нет. Строго. Святой отец. Это ж ведь отец мой святой, который перед Богом за меня предстоит. А если он скажет мне… Может не сразу, может через рамки какие-то, как это обычно… Но в принципе — вот он ответ. Без обсуждений должен слушаться. И это благо. Потому что если у человека отменится что-либо, что ему по значимости — так себе — это одно, а если отнимется самое любимое, отнимется от тебя насовсем и ты с этим справишься -вот это будет на пользу твоей душе… Многое из того, что я сейчас рассказываю… Как бы случилось со мной пару лет назад… Поэтому вы застали меня в некоем недоумении. Пару лет назад я бы ответил чётко совершенно по всем вашим штокхаузенам. Это ништяк, статья была бы просто… А сейчас я не знаю ничего сам. Поймите. Без обид. Не знаю. В недоумении полном. Знаю лишь одно, что вот она Правда, и вот он я — слабый, гавно, не могу никак улучшиться… Бывает, конечно просветления — иногда меньше злюсь, меньше курю, меньше то се…

Д. И. Скажите, пожалуйста, очень интересно — как вы относитесь ко всей популяции современных русских критиков. От невъебенного мАсковского красавца Артемия фон Троицкого, до всех остальных поверхностных телеперсонажей плана милого казачка-кудряша Димочки Диброва…

П. М. Никак не отношусь к ним. Вы понимаете.. Начинается отношение — начинается оценка Начинается Суд. А судить…

Д. И. То есть вы не в состоянии их всех каким-то образом дифференцировать…

П. М. По старому — можно их оценить. Но по новой памяти — нет.

Д. И. Так скажите по старой памяти…

П. М. Вы знаете, честно, не интересно мне это всё. Ну не интересно. Я вот читаю… В самолёте летел… Кто-то пишет для энциклопедии… Опросили членов нашей группы… Всю историю — как это начиналось… И дали это мне — получить моё «добро». По фактам — всё там искажено. Всё не так — не те концерты… Может и не всё. Но очень многое… Начинаю злиться. Вот — придумали — не то… Потом вдруг думаю и понимаю, что… Мне совершенно всё равно.. Чего там напишут обо мне — каким я был… Чего вот сейчас напишут. Все эти вещи всё дальше и дальше уходит от меня. Всё дальше и дальше. Всё ближе — собственная гадость, собственная борьба, жизнь… Не сразу оно так выходит… Но в принципе — вот он Путь.

Д. И. Ин. Путь ин. Но куда это… дао…

П.М.(глухо — не слышит) Вся эта шелуха — она отпадает.

Д. И. Да уж — не до критиков.

П.М.(продолжает глухо «не слышать») Вы представляете — беру «Обломова» — любимую книжку, да… Читаю… Ну, там, где про деревню — ещё ладно, а вот дальше — как-то сон берет…. Перестаю вообще понимать, о чём это, чего это люди так волнуются, по какому поводу… Что такое? В чём дело?

М. К. А раньше — было понятно?

П. М. Да, раньше — любил очень. Мне было понятно. Я на этом вырос.. Почему я сейчас с такой уверенностью об этом говорю? Потому что это меня воспитало. Достоевский, Толстой… Ну, как и всякого порядочного, нормального русского человека.. Да? Ну и Пушкин и Гоголь и все прочие. И Трифонов и Платонов… Ужас какой-то… Беру с полки любую книгу — стараюсь читать — нету… О чём базар? На китайском всё. Совершенно мне это всё ни к чему. Хотя я и ясно вижу, насколько это всё здорово, классно… А с «Дневников» Толстого началось моё движение — в эту сегодняшнюю сторону… Стал читать дальше, глубже… И увидел, что, к сожалению, Лев Николаевич был еретик… Хотя и спорил с пеною у рта, раньше , когда был литератором… Что нет, что он несчастный человек… Как он любил, как мучался, боролся с собой … Какая жизнь — как подвиг… А сейчас я думаю не так. Не так.

Д. И. Так, стало быть, отлучен, отлучен…

П. М. Отлучён был за ересь. Не просто так отлучен — за ересь отлучен. Его замучил собственный мозг. А мозг собственный — это гордость. У меня та же история. У меня очень гордыня сильная. Я всю жизнь лидером быть привык. Тем более на сцене это как бы… Кураж.. Он обязан быть… Вот ты вышел туда…Ты сейчас дашь — ну это — как обычно, да?

Как с этим быть в моём нынешнем состоянии я не совсем знаю. Это очень сложно. На старом — не получается, нового твёрдо нету. Поэтому шатко всё — зыбко… Очень тяжелый период сейчас. И счастливейший и очень тяжелый.

Д. И. В этой связи интересно, что бы вы могли сказать о таких русских коллективах…

П. М. У меня всё было, то что ты спрашиваешь… И анализировал… И Летов Серёжа, и Курёхин…

Д. И. Нет, без анализа, эмо…

П.М.(не дает договорить) Эмоция это такой анализ…

Д. И. Как можно отнестись к тем же «Этническим Опытам» Вежливого Отказа?

П. М. Я же вам уже сказал — я слушаю всё то, где мне есть. А где мне нету — я не слушаю Вежливый Отказ — не слушаю. Русскоязычных — не слушаю.

Д. И. То есть и Аукцион — то же…

П. М. Какой?

Д. И. Аукцион.

П. М. Нет.

Д. И. Калинов Мост, Оле Лукойе…

П. М. Русскоязычную музыку — нннее слушаю.

Д. И. В принципе.

П. М. Не в принципе, а не слушаю.

Д. И. Потому что она русскоязычная?

П. М. Потому что она плохая.

Д. И. Абсолютно вся? По определению.

П. М. Да — по моему определению. Ну, может и не «плохая». Но, не идёт мне оттуда. Не тянет ничем. Вот когда я слушаю Ли Моргана, то вижу как оттуда мне тянется рука — мне прямо — здравствуй. А тут -нету. Может не они плохие, а наоборот — я плохой. Да и нет тут плохой-хороший. Нету связи, ну что поделаешь… Хотя всех этих людей очень люблю. И Гаркушу, и Рому Суслова, и все мы друзья. Отношусь с глубоким уважением. Не слушаю ни потому, что «не слушаю», а «ценю и не слушаю»! Просто нету мне там. Нету. А иногда и слушаю — ставлю — пытаюсь. А — нету. Думаю может что-нибудь изменилось, я изменился. А ставлю — и опять -нету. Чего ж поделать… Хотя заслуги все признаю. И особенно наших героев всех. — Бори, Макара… (Имеет в виду Бориса Гребенщикова и Андрея Макаревича).

Д. И. Ну, а вот это, как раз, уже совсем не интересно…

П. М. Ну почему неинтересно. Это очень даже интересно.

Д. И. Это кому как. Эти имена имеют непосредственное отношение к поп-культуре, а мы её не инспектируем здесь и сейчас…

П. М. Нет, это весьма интересно, мой друг, поскольку Боря это всё начал делать в семьдесят первом году, а Макар в…

М. К. Шестьдесят…

П. М. Шестьдесят восьмом, понимаешь…

Д. И. Ну, и замечательно, а какие-нибудь там «Мифы» — ещё раньше…

П. М.(не слушает) И прожили эти люди, когда их каждый день вот так выкручивали (показывает как) лет пятнадцать, не то что я , который начал в восемьдесят втором…

Д. И. Это всё более красиво относится к фигурам плана Марченко, Буковского, Сахарова, к творчеству это всё не имеет прямого касательства…

П. М. Нет, это имеет прямое отношение к творчеству. И они держались. Понимаешь? И чего мы сейчас от них можем вообще требовать? Они все выжатые. Этим временем, этим ужасом. Мы от них требовать ничего не можем. Они просто герои.

Д. И. Панфиловцы.

П. М. А вот я тАк к этому отношусь! Ты, конечно, можешь продолжать настаивать на своём этом… Ты говоришь — «а Сахаров…» Совсем одно дело — если ты — борец, или ты — парень девятнадцатилетний… И вдруг тебя это… мочат всё время…опускают всё время… понимаешь — всё время…День-за-днём, день-за-днём… Давят, давят — попробуй — выдержи. Конечно — к сорока годам будешь пустой.

Д. И. Это же всё театр такой… Вы же любите? Или — не любите?

П. М. Какой ещё театр?

Д. И. Например Станиславского. Вот вы же любите лицедейство вообще…

П. М. А что это такое — что это за разговору нас тут вообще — любишь не любишь…К чему все эти вопросы.. Это у нас тут что?

Д. И. Попытка узнать. На чём может строиться ваш театр.

П. М. На Господе Боге.

Д. И. Но…

П. М. На господе Боге.

Д. И. А просмотры иных вариантов, других зрелищ…

П. М. Никогда, нет. Как человек — я что-то вижу, где-то хожу… Но основываться на этом…

Д. И. Отталкиваться?

П. М. Нет. Кто ж знает… Вы вот спрашиваете меня то, на что я сам не знаю ответа. Откуда это, как что берется… Вы критик — вы и думайте.

Д. И. Вот я и пытаюсь как-то понять…

П. М. Нет, вы пытаетесь не таак (закуривает) Вы хотите, чтобы я за вас сделал вашу работу. Чтобы я ответил за вас.

Д. И. А вы и не можете, да?

П.М.(лукаво ухмыляясь) Я-то могу…

Д.И. «Лысый Брюнет» — проистекал интересно для вас?

П.М.(продолжает усмехаться) Нееа.

Д. И. Никак?

П. М. Никак.

Д. И. Ни по каким…

П.М. (не дает закончить) Ни по каким.

Д. И. То же самое можно, я предполагаю, сообщить и о вашей пьесе по Маркесу… Она никак не отразилась на вашем творческом бытии, да?

П. М. А вы как сами думаете?

Д. И. Мне думается, что она была неким совершенно проходным режиссерским дебютом человека, озиравшегося широко открытыми глазами на окружавшую его Мельпомену…

П. М. Ну, тогда вот так и напишите.

Д. И. А , возможно вы имеете какую-то иную мысль об этом?

П. М. У меня мыслей нет, я же объяснял.

Д. И. Никаких?

П. М. Мыслей нет. И слава Богу. Потому что мысль собственная заводит тебя в тупик. Сейчас мы видим это на примере мира нашего. Вон американцы — какие умненькие все… А чё? Выбегают вдруг на улицы, начинают расстреливать школьников.

Д. И. Это не американцы — это жабы-отщепенцы. Единицы…

П. М. А чё? Значит тоже — жжопа. Туппик.

Д. И. Ну а как у вас обстоит дело с кино. Фассбиндер, Ларс…

П.М.(иронически и снисходительно улыбаясь) Кино нужно разбирать с камерой, экраном. Нет — вот тебе — на бугор вышел, сел — лучшее кино. И стерео там такое… Или на море… Я сегодня всё утро просидел… Вот такое кино! А режиссер — только Господь Бог. А вы — Фассбиндер или кто… Что он там вообще знает…

Д. И. И Герман вас не интересует?

П. М. А кому это вообще всё нужно?? Это всё люди, это всё ложь, тупики разнообразные… Поиски искусства — вот сейчас мы будем творить… Сейчас камеру наладим, отснимем… А ведь всё отснято уже… Внимайте.

Д. И. Что вы особенно читать любили?

П. М. Книги.

Д.И. Что-то конкретное?

П. М. Берешь книгу, ищешь — о, вот знакомая буква…

Д. И. Как вам Сорокин?

П. М. Даже и не знаю кто он такой…

Д. И. Ну это такой автор, из компании, скажем, чтоб вы поняли, вот — Дмитрия Александровича Пригова…

П. М. Димка Пригов? Хороший парень. Лёва Рубинштейн — хороший парень…

Д. И. У вас же были контакты, тексты были…

П. М. Тексты были, но так, что… У меня знакомый есть в деревне… Он издал его книгу на карточках. По фразе — на карточках. И мы затеяли, от нечего делать, в деревне такую игру — этими карточками — как в настоящие в карты . И как бы так выходило — потому какая там фраза открывается — понимали — кроет или нет, ведь можно определить… Так мы играли целый месяц. И у нас были самые козырные тузы-фразы — мы их выкристаллизовывали за эти игры. Из собравшихся разных этих карточек получилась песня.

М. К. Какая же?

П. М. Ну вот в спектакле — вы услышите…Называется «Ученичек».

Д. И. Хармс, Введенский — вас вдохновляли?

П. М. Ну, что значит — вдохновляли? Я — человек образованный, если вы меня проверяете…

Д. И. Упаси нас бог.

П. М. Я это всё читал. Всё любил. Жил так же как и вы. Я читал то, что любил, как и всякий нормальный человек.

Д. И. Сашу Соколова любил или читал?

П. М. Соколова не знаю.

Д. И. А Мамлеев?

П. М. Мамлеев в Париже.

Д. И. Уже, кстати, нет… А Ерофеевых любили?

П. М. Веничка — очень хороший. Очень. «Москва Петушки»… Я ведь с начала относился как-то так… Вот, думаю — пьянь — надоело… А тут перечитал — там же такая поэзия…Мощная… Это всё было три года назад, поэтому сейчас это все никак наверное…

Д. И. Московский концептуализм многоликий монастырский, пеперштейний, как вы… (имеются в виду фигуры московских художников и писателей — Андрея Монастырского (Сумнина), Павла Пепперштейна (Пивоварова) и неких других.)

П. М. Не знаю совсем.

Д. И. А другой Ерофеев — Виктор?

П.М.(на мгновение остолбеневает и заметно злится) У вас что такое… Экзамен? Или что?

Д. И. Почему?

П. М. Ничего — я вас слушаю, слушаю…

Д. И. Подоплека. Творческая.

П. М. Моя. А Соколов или кто-то тут не при чём. Не причём — ну постарайтесь это понять.

Д. И. Поётся вам Бергман?

П. М. И Бергман не причём — не причем это всё. Это всё — штаны, ботинки… Но ведь внутри — вы, всё равно… Станьте перед зеркалом голый, после бани…

Д. И. Становлюсь. Нарцисс.

П. М. И я становлюсь и вижу, что на самом деле у меня ничего нет, кроме вот этого тела. Даже тело скоро станет прахом.

Д. И. Ну, а если финалить, ваше обращение к израильским зрителеслушателям вашим?

П. М. К израильским? Шалом.

Д.И. (вздыхает) Это лаконичнейшее обращение…

П. М. Ну почему… У нас на службе есть несколько моментов, когда священник всем прихожанам произносит — «Мир вам». И люди так складывают ладошки… И уносят это с собой. Не мир вам — от меня — вам, но… Мир Дому Сему… Вон смотрите — в мире — войны идут…. В Индии сколько тысяч погибло…

Д. И. Это не война — сейсмичество сплошное…

П. М. Нет, это война! Это что-то значит. Не просто так. За что-то. Я просто хочу, чтобы вы меня поняли… Что я не выпендриваюсь, говоря, что мне там всё равно, или что-то… Не строю из себя никакого авангардиста. Я действительно робкий, никакой…. Начинающий… Ученик, которому вдруг засветило какое-то огромное солнце и я не знаю как с этим быть… Какая музыка, какие книги, какие Штокхаузены… Причём здесь это… Это всё засохшие листья… И я тут стою, один, как дурак, со всем этим Штокхаузеном… А вот если мне говорит кто-то искренне «Шалом» как мне сегодня искренне сказал в пластиночном один старичок-еврей. Мне приятно, радостно. Вот ради этого я может быть и приехал сюда — чтобы мне чужой абсолютно, незнакомый старец улыбнулся, заглянул бы в глаза и сказал — «Мир тебе, незнакомец!».

интервью опубликовано 02/10/02 Денис Иоффе, Михаил Клебанов www.topos.ru/article/548