|
Риск основа всякого нелицемерного искусства. Мартынов рискует
тем, что пишет в расчёте на адекватного слушателя, которого, может
быть, и не существует. В этом смысле благостно-пустынные юбиляции
смыкаются с крайними проявлениями "новой сложности".
"Песнь брата Солнце" на текст Франциска Ассизского представляет
монаха в пустыне, поющего хвалы Господу - поначалу скромные, а потом
всё более экстатические. Архаические приплясывания струнных напоминают
о Давиде, пляшущем перед Ковчегом Завета. Opus Posth звучит с могучим
ветхозаветным драйвом, ничуть не уступающим "Кронос-квартету".
Это, пожалуй, самое поразительное на диске: аутентизм ансамбля,
который реально можно услышать, простирается от архаизма не то арабской,
не то византийской монодии до изысканной слабости струнных XVIII
века. Таким стилевым диапазоном не может сегодня похвастаться ни
один из российских коллективов.
Если "Песнь..." изображает состояние сознания, которое
досягает Красоту, ещё не имея за душой никакого художества, то Магнификат
пятого тона - собрание музыкальных красот последних трёх веков.
Их тут можно музыковедчески вычислять. Можно услышать и некоего
неопределенного Моцарта, и что-то вроде русской музыки до Глинки
(скажем, Алябьев), и отзвук гайдновских квартетов. Имеется также
отдалённое подобие юбиляций, похожих и на орнаментику византийского
пения, и на баховские аллилуйи. Но в то же время принцип соединения
текста и музыки весьма далёк от классицистского. Все образы Магнификата
положены на "одну и ту же" музыку, прекрасную и почти
неизменную в каждой из семи частей. Этот конфликт скрыт за мелодико-гармоническим
фасадом. Часть за частью нежный голос контратенора выводит абсолютные
формулы благоговения, "не принадлежащие никому". Но в
том и дело, что Мартынов не просто собирает их в одном месте, но
через прямое столкновение несовместимых стилевых черт выявляет их
сверхзвуковую, метамузыкальную общность.
(Примерно такие формулы, квазибарочные, квазиклассические, Шнитке
заклеймил в своей музыке как символ зла, дьявольского соблазна и
прелести. Особенно отчётливо говорит об этом музыка Альтового концерта
- в нём кадансы-реверансы, приятные во всех отношениях, разрушают
форму и ведут к финальной катастрофе. Это взгляд модерниста через
левое плечо: там прошлое, культура, всем доступная тоника-доминанта
и вообще поле деятельности разных нехороших сил. Красивого следует
опасаться, потому что в него рядится бес. Обманке-красоте, по Шнитке,
надо противопоставить неложный пафос и личное, монологическое музыкальное
мужество.)
Сказал же Гюго, что гений есть тот, на кого похожи все, но кто ни
на кого не похож. Мартынова можно назвать гением навыворот. Он,
напротив, похож на всех - но никто не осмелится быть похожим на
него. Потому что метод Мартынова основан на отказе от индивидуального
стиля. Ведь именно индивидуальный стиль в музыке, по Мартынову,
является выразителем, проводником, следствием красивого. А от него,
как уже было сказано, надо отказаться ради внестилевой над-индивидуальной
Красоты. Есть понятие опевания: это когда мелодия вращается вокруг
одного звука. Два сочинения Мартынова исторически опевают европейскую
музыку. А поскольку оба - о Красоте, то послание диска читается
так: Красота пребывала до музыки и пребудет после музыки.
Итак, в сочинениях, записанных на диске (равно как и в других работах
последних лет), композитор доискивается не красоты музыкального
стиля, а Красоты как таковой что поддержано ангельским пением солистов
и ангельской игрой. Сверхзадача автора есть чистая утопия. Тем она
и хороша: уверенность в невозможном даёт этим звукам редкое духовное
натяжение, делает их реальными знаками неслышимого.
--- АудиоМагазин
|
|
Мы
говорим о музыке, которую слушаем
